Геннадий Николаев

Чему учит ислам, говоря о Боге, о человеке и о духовных ценностях

Хотелось бы высказать несколько слов о том, что представляет из себя ислам, и чему он учит, говоря о Боге (Аллахе), о человеке и о духовных ценностях.

Сведения об этом взяты из “Книги единобожия” Мухаммада ибн Сулеймана ат-Тамими (издательский дом Бадр, М., 2000). Не имея оснований подвергать сомнению высказывания членов редакционной группы, согласно которым “ни один вывод имама ат-Тамими не противоречит аятам Корана и достоверным хадисам... и в этом призыв к здравомыслящим людям...”, при ссылках на этот источник будет указываться номер страницы, на которой находится текст цитируемый или приведший к указанной мысли.

И для христиан, и даже для атеистов, разоблачающих “религиозные заблуждения”, обычным является представление о Боге, как о существе бесконечном в пространстве и безначальном во времени, всемогущем, наполняющим Собой всё, и ничем не ограничиваемым; простым, то есть не состоящим из слагаемых величин, поскольку то, что сложено, предполагает взаимодействие между слагаемыми и их изменение и ограниченность из-за того, что сами слагаемые ограничены и конечны и их суммирование не может иметь своим результатом безграничность и бесконечность. Бог есть дух, не подвластный пространственно-временным закономерностям, таким, как перемещение в пространстве или изменение состояния. Кроме этого известно, что Бог троичен, а, по существу Своему, насколько это доступно человеческому пониманию, Бог есть любовь и поэтому Он хотением не хочет смерти грешника, но хочет, чтобы все люди обрели вечную жизнь, что без Него невозможно, ибо Он и есть Жизнь и Источник всякой жизни.

Поистине неисповедимы пути Господни, Который помогает человеку и добро и зло использовать во благо. Так и в “Книге единобожия”, предназначенной свидетельствовать истину ислама, невольно, из-за добросовестности автора, воплотилась и обнаружилась несостоятельность ислама, как религии, ведущей человеческую душу к спасению от вечной смерти. При чтении этой книги создаётся впечатление, что многочисленные труды мусульманских учёных имеют своей целью приведение неудобовразумительных высказываний хоть в какое-то соответствие со здравым смыслом и объективной реальностью.

Не имеет смысла рассуждать о природе и свойствах любви с приверженцами ислама, для которых представление о ней ограничивается плотским совокуплением или эстетическим наслаждением красотой тварных существ. Да и какая, хотя бы плотская, может быть любовь у обладателей гаремов, если любовь – это потребность единства и самоотдачи? Объединившись с одной женой и отдав себя ей будет ли человек искать многожёнства? Да и несовместимо единение с умножением.

Понятие о Троице также не приемлется приверженцами ислама. Обусловлено это, по-видимому, свойствами того, кто принуждением и обманом заставил мусульман считать себя богом, а также тем, что люди склонны отрицать то, что не в состоянии понять. Но претендующий на понимание Троицы пусть сделает меньшее – пусть поймёт сам себя и объяснит, хотя бы себе самому, как его ум рождает мысль, которая не отделима от ума и в то же время не является умом; как та или иная мысль сопровождается тем или иным настроением (духом), которое неотделимо от мысли, но мыслью не является. Кто сможет в этом разобраться, тот, быть может, и посмеет рассуждать о Троице.

К сожалению, в последнее время часто приходится слышать о доброте ислама. Но добро не бывает принудительным, а принуждающий самим фактом принуждения обнаруживает отсутствие доброты и в себе самом и в том, к чему принуждает. А ислам - религия, к принятию которой изначально принудили самого “пророка”. Вот как сам он рассказывает об этом: “Явился ко мне Джибрил, когда я спал, с парчовым покрывалом, в которое была завернута какая-то книга, и сказал: “Читай!” Я ответил: “Я не умею читать.” Тогда он стал душить меня этим покрывалом, так что я подумал, что пришла смерть. Потом он отпустил меня и сказал: “Читай!” Я ответил: “Я не умею читать.” Он опять стал душить меня им, и я подумал, что умираю. Потом он отпустил меня и сказал : “Читай!” Я ответил: “Что читать?”, желая только избавиться от него, чтобы он опять не стал делать со мной то же, что раньше. Тогда он сказал: “Читай! Во имя господина твоего, который сотворил…” (Коран 96, 1-5) (Жизнеописание посланника Аллаха, Ибн Хишам. Москва. Хрестоматия Ислама. 1994 г.)

И по настоящее время ислам рапространялся войной и поддерживался взаимным принуждением.

Религия эта может показаться противоречивой, но, при всех своих противоречиях, она очень последовательно оправдывает всякое зло, призывая к непрекращающейся войне, которая должна вестись даже при отсутствии военных действий – жизнью, имуществом, словом. Это и есть Джихад, который не должен прекращаться никогда, но может изменяться в зависимости от условий, в которых ведётся. Всевозможные договорённости мусульман о “мирном урегулировании” любых вопросов могут рассматриваться как вынужденные и заведомо лицемерные, равно как и улыбчивые разглагольствования о доброте, которой учит ислам и о “милосердии Аллаха”. Кому служит человек, тому он и раб, а любая война - это служение духам ненависти и злобы (248).

Вся прочая информация о Боге и об обязанностях человека по отношению к нему, мягко выражаясь, приводит в недоумение. Оказывается, человек обязан возвеличивать и обожествлять Бога, быть справедливым к нему и соблюдать его права (51).

Но обыкновенный здравый смысл подсказывает, что обожествлять можно только то, что не является Богом, возвеличивать – то, что не является великим и нуждается в человеческом возвеличении. Богу же можно лишь поклоняться, исповедуя (признавая) Его непревзойдённое величие и благость.

А соблюдать чьи-либо права можно только в том случае, когда претендующий на них реально не располагает ими, не в силах их отстоять без признания этих прав человеком. Может быть, “Аллах” и обязывает ко всему этому людей. Кроме того, если “Аллах” всё предопределил, то предопределено им самим и не является преступлением умаление его прав.

По отношению к человеку “бог” мусульман может хитрить и вводить в заблуждение. Для чего ему это нужно – совершенно непонятно и само по себе, но ещё более непонятным это делается, если учесть учение ислама о “предопределении с его добром и злом” (9), согласно которому “ничего не происходит без Его желания и ничто не выходит из под его воли, и ничто не отклоняется от Его предопределения и ничто не совершается без Его управления. Для каждого неизбежно Его предопределение и ничто не убежит предписанного для Него” (11-12). Поскольку предопределения недостаточно, то – на всякий случай – вводится предуставление, предустроение, предрешение (225).

Правда, учение о предопределении достаточно противоречиво. Осуществилось предопределение достаточно просто: “первым, что создал Аллах, было перо. Затем Он повелел ему: Пиши! Записывай меру всего вплоть до наступления Часа” (228), то есть, “всё сущее до дня воскресения” (228). “Тот же, кто не уверует в предопределение с его добром и злом, будет сожжён Аллахом в огне” (228). Но одновременно с этим утверждается, что “Аллах не вынуждает Своих рабов поступать вопреки тому, что им хочется, а представляет им свободу выбора” (229). И хотя вера в предопределение является одной из основ ислама и обязательна для мусульманина, понять как предопределение совмещается в сознании мусульманина с понятием свободы достаточно трудно, если не учитывать одно пикантное обстоятельство, тоже содержащее некоторое противоречие.

“Неприкосновенны имущество и жизнь того, кто сказал: нет божества кроме Аллаха и отрёкся от поклонения всему, кроме Аллаха” (62). Но при этом следует иметь ввиду, что “любое же сомнение или колебание лишает неприкосновенности имущество и жизнь человека. Насколько велика и грандиозна эта проблема! И насколько же убедительно и красноречиво данное разъяснение, и насколько неопровержимы аргументы для любого спорщика!” (63). Аргумент заметен только один, но весьма весомый: будешь сомневаться – ограбим и убьём. Только оценив его по достоинству, начинаешь ощущать и ценить собственную свободу и “вкус веры” (227). И сомнения не только в предопределении отпадают сами собой, но даже в том, что шайтана, услышавшего украдкой слова “Аллаха” и несущего их к колдунам на землю, сбивают падающими звёздами, но не всегда это удаётся (95-96): то ли прицельные приспособления несовершенны, то ли шайтаны хорошо обучены противозвёздным манёврам.

Не только сомнения “лишают жизнь человека неприкосновенности” (63), “Колдун наказывается ударом меча” (126). Так определил “посланник Аллаха”. Поэтому “Умар ибн аль-Хаттаб издал указ убивать каждого колдуна и колдунью, и мы убили троих” (126). Но защита от колдунов - дело довольно обычное. Подкупает непосредственность, почти детская простота нравов: нашёл колдуна - убил колдуна. Не в этом широта взглядов и человеколюбие ислама, а в том, что “определённого рода красноречие, клевета и сплетни также расцениваются как колдовство” (127).

Вера в дурные приметы считается грехом. Для искупления этого греха человек должен сказать: “О Аллах! Нет добра, кроме Твоего добра и нет зла, кроме Твоего зла...” (136).

И снова сомнения и недоумения. Природа добра и зла столь различна, что не может совмещаться, а об “Аллахе” говорится, что “он есть приносящий пользу и вред” (159), что иногда он “хочет добра Своему рабу, а иногда желает зла для Своего раба” (165); что “Он – приносящий зло, Он - дарующий блага” (93).

Приведённые цитаты наводят на мысль о том, что “Аллах” либо изменчив и склоняется то к добру, то к злу, либо слагаем из разнородных частей. Ни то, ни другое не может быть свойственно Богу, как не может быть свойственно Вездесущему и Всеведающему перемещение в пространстве. А об “Аллахе” говорится, что “Он тот, Который сотворил для вас всё, что на земле, а потом вознёсся к небу... а потом вознёсся на Трон” (224). Видимо, он ежедневно слезает с трона “в последнюю треть ночи, когда Он опускается на ближайшее небо” (146). Беспокойный какой-то, непоседливый. И что ему, если он вездесущий, не сидится на одном месте?

Каждый мусульманин обязан верить клятве именем “Аллаха”, но если клятву произносит человек, в сердце которого “нет той степени возвеличивания Аллаха, которая убедила бы в правдивости его клятвы, то можно не верить” (195).

Колдовство карается смертью, но о приятном красноречии, которое само по себе относится к колдовству “Умар ибн Абу аль Азиз сказал: клянусь Аллахом, это – разрешённое колдовство” (129).

Произвольность и неожиданность аргументации, допускаемой исламом, откровеннее всего обнаруживает сообщение “пророка” о “хариджитах, которые совершали намаз, держали пост и читали Коран, но вместе с тем он раскрыл их неверие, приказав убивать их” (102). Приказано убивать – значит, они неверные.

Кстати сказать, одним из смертных грехов является “запрещённое Аллахом убийство, иначе, как по праву” (126).

Вся эта путаница приводит к тому, что “мусульманские учёные постоянно исследуют и стараются самостоятельно решать вопросы юридическо-теологического характера” (179). Никого не смущает возможность ошибочного решения, вводящего людей в заблуждение, поскольку “посланник Аллаха сказал: если судья (учёный – Ред) вынес самостоятельное решение и оказался прав, то он получит двойное вознаграждение, а если ошибся, то только одно” (179-180).

Отсутствие нравственных критериев усугубляет разноголосицу учёных и поэтому “беспристрастный верующий должен ознакомиться с мнениями и доводами учёных, хорошо размыслить над вопросом и на основании разума и здравого смысла найти правильный путь.

Таким образом можно определить, доводы какого имама сильнее...” (181). Но что можно определить беспристрастно, если тебе заявляют, что “выражение “может быть” в Коране означает “обязательно””? (152). Вот как раз пристрастный человек и будет в такой обстановке чувствовать себя как рыба в воде, поскольку в исламе можно найти “благочестивое” основание любым, даже взаимоисключающим, словам и делам.

Нравственность неотделима от духовности. Поэтому подмена в исламе нравственных норм умозрительными построениями фактически отвергает нравственность и ставит вопрос о характере мусульманское духовности.

Обычно достижение духовных ценностей отождествляется с избавлением от адских мучений и обретением Рая, который избыточествует духовными благами, даруемыми Богом.

Что же обещает “Аллах” праведникам и что они просят у него? “И они попросят у Него столько, что пожелавший самое малое скажет: О Господь! Дай мне всё то, что было в земном мире с того дня, как Ты сотворил его, вплоть до конца! Всевышний Аллах скажет: Сегодня ты ограничил свои желания и попросил меня меньше того, чего ты достоин” (174). Что же сказать? Скромно, но со вкусом. Только страшновато подумать, чего желал мусульманин в земной жизни, если прежде чем высказать свои желания, он ограничил их.

“Аллах” же со своей стороны заявляет, что к услугам верных в Раю “сады и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный. Не услышат они там ни болтовни, ни обвинения во лжи... Обходят их мальчики вечно юные с чашами, сосудами и кубками из текучего источника — от него не страдают головной болью и ослаблением...” (Коран 78.31-35; 56.12-19). Последнее, вероятно, от избытка духовности.

Каждое утро верного в его апартаментах ожидают 343000 любвеовильных гурий и 24 000 000 блюд. С ума можно было бы сойти, но, по словам “пророка”, “каждое утро верующему даётся такая сила, что он может управиться со всем этим”. Кстати, может ли помочь “пророк” кому-нибудь своими научениями и высказываниями? Ведь “никто из людей не может принести крупицу пользы себе, ни отразить крупицу зла от себя или сделать это для других…” (90). Правда, о “пророке” говорится, что он совершеннее и выше всех творений, но, при всём этом, он утверждает о самом себе: “я не могу принести самому себе ни пользы, ни вреда” (91). Сомнительно, поскольку не приносящий пользы уже приносит вред. Да и по плодам его деятельности видно, что он не просто бесполезный, но и весьма вредный товарищ.

И если все атрибуты Рая представляют из себя проявления духовности, то что же тогда в представлении мусульман бездуховность?

И, между прочим, невольно задаёшься вопросом: а как представляют себе пребывание в женском отделении мусульманского рая современные интеллигентные проповедницы ислама? Здесь открываются необозримые просторы для... изощрённой или извращённой?...для любой фантазии.

Можно было бы ещё долго доискиваться, что представляет из себя “Аллах” и исследовать мнения имамов и пытаться понять, почему “Аллах” доволен исламом, о чём он сам говорит: “сегодня я завершил для вас вашу религию и удовлетворён исламом как религией” (Аль Маида 3.5). Долго можно было бы пытаться найти истину, если бы “Аллах” сам не сообщил людям о себе. Практически любой человек узнает его по его же словам: “Высокомерие - Мой плащ, а гордость - Мой покров. Каждого, кто будет претендовать на что-либо из этого, Я брошу в Огонь” (240).

И сразу всё становится на свои места. Сразу делается ясным, кого обольщённые мусульмане по простоте душевной и личной честности приняли за Бога: это тот величайший, но тварный дух, который желал быть подобным Всевышнему и поставить свой трон выше звёзд, кто собственной гордостью свергнут с небес и кого называют лжецом и отцом лжи. И понятно, почему ислам прибегает к обольщению и подкупу, вербуя своих соучастников: удалось с Адамом – удастся и с другими. Чем же прельщает ислам? При поверхностном взгляде – вседозволенностью и безответственностью, которые обеспечиваются “предопределением”. Если же смотреть несколько глубже, оказывается, что выше мусульманина нет никого, кроме “Аллаха”; все прочие – ниже чем он. Очень лестно для любого безграмотного пастуха, ибо, по утверждению Ислама, мусульманин “истинно велик” и обладает “высоким достоинством” (43).

И, оказывается, Восток, в том, что касается ислама, дело не столько тонкое, сколько сатанинское. И ислам не содержит противоречий - он последовательно вводит в заблуждение и для этого откровенно лжёт устами своего “пророка”: “Не говорите: мир Аллаху, ибо, поистине, Аллах сам источник мира” (214). Какого ещё мира? Очевидно и неприкрыто, что он – источник и причина Джихада.

Потому и нет в исламе нравственности, и чёткого понятия о грехе и добродетели, что они помогли бы людям обратиться к истине. Потому так грубо и откровенно искажается им христианство. Не дремучее невежество тому причиной, как может показаться на первый взгляд, а плохо прикрытая ненависть лжи к правде. Потому ислам и воспитывает в своих последователях фанатизм, фатализм и жестокость.

К сожалению, глядя на мусульман, нельзя не испытывать стыд за христиан: Мусульмане гораздо ревностнее, бережнее и самоотверженнее относятся к навязанным им заблуждениям, чем христиане – к свободно доступной им истине.